Глава шестая - Колорит поездки в Европу, продолжение
В композиции Мурильо «Богоматерь с херувимами» ему импонировала «глубь бесподобного голубого неба» в сочетаниях с рефлексами «лиловатых облаков». Внимание Сурикова обратилось к портретному жанру его соотечественника - испанского художника Диего де Сильва Веласкеса: «Что за прелесть по тонам портреты Веласкеса Марии Терезии (молоденькой) в широком рыжем парике и другой, Маргериты со светлыми волосами, - я всегда подолгу стою перед ними!» Собственную точку зрения он высказал и о творчестве именитого итальянца Тициана: «Положение во гроб» Тициана тоже мне нравится, только поддерживающий Христа смуглый апостол однообразен по тону тела - жареный цвет. Странность эта бывает у Тициана: ищет, ищет до тонкого разнообразия цвета, а то возьмет да одной краской и замажет».
В целом же о представителях итальянской школы Возрождения Суриков сделал внушительный вывод: «Заботясь об одной внешности, красоте, они сильно напоминают греческую школу диалектиков до Демосфена. Эта школа тоже мало заботилась о мысли, а только блеском речи поражала слушателей. Итальянское искусство - искусство чисто ораторское, если можно так выразиться про живопись». Рассуждения художника основывались на тех уроках психологического письма, которые он получил у Чистякова, на обретенном бессонными ночами опыте «Утра стрелецкой казни» и «Меншикова в Березове». Поэтому преклонение перед великими именами он соотносил с личностными воззрениями о том, что искусство должно быть наполнено выстраданным творцом содержанием эпохи, в которой ему довелось жить и трудиться.
Первой слушательницей суждений Василия Ивановича о залах Лувра была его жена Елизавета Августовна. Зимние месяцы, проведенные в Париже, стали для дочери француза Шарэ возвращением к родному наречию, которому она с удовольствием обучала своих девочек Ольгу и Елену. Начертание французских букв заняло и воображение ее супруга. В акварельном этюде он изобразил дочерей в батистовых капорах и воротничках, занятых разглядыванием подаренных родителями игрушек, куклы-парижанки и воздушного шара «Louvre». Елизавета Августовна, как положено хозяйке, вела нехитрый быт в пансионе мадам Миттон на улице Акаций, покупала в овощных лавках редис, спаржу, сельдерей, пирожные и булочки в кондитерских, готовила семейные обеды на газовой плите в маленькой кухне. Все вместе жалели об одном - горячих московских печах, парижский камин не обогревал остывшие в непогоду комнаты, так что даже закаленный Василий Иванович подчас не снимал верхнюю одежду.
«Не думаю долго оставаться в Париже, - сетовал он в письме к Третьякову. - Здесь как-то холодно. Весь дрожу. Вначале так все в комнате в шляпе и пальто сидел, а теперь немного полегше, попривык». Наряду с художественными впечатлениями Суриков поведал Павлу Михайловичу о посещении оперного театра: "Шел «Генрих VIII" Сен-Санса. Боже мой, какие декорации, вкуса сколько и простоты! Костюмы на сцене все неяркие, а все по тону всей залы... Балетная часть тоже на какой высоте стоит! Весело живут парижане, живут, ни о чем не тужат, деньги не падают по курсу, что им!»
Французский уклад жизни отразился в письме, отосланном брату в Красноярск: «Если бы ты знал, какая тут суматоха в Париже, так ты бы удивился. Громадный город с трехмиллионным населением, и все это движется, говорит, не умолкая... Сколько здесь магазинов-то - ужас, под каждым домом по нескольку магазинов! Особенно они вечером ослепляют блеском своим. Все это освещено газом и электричеством». В нескольких строках Суриков обозначил пункты своего маршрута: «Был проездом в Берлине, Дрездене, Кельне и других городах на пути в Париж. Останавливался там тоже по нескольку дней, где есть картинные галереи. Жизнь уж совсем непохожа на русскую. Другие люди, обычаи, костюмы - все разное. Очень оригинальное. Хотя я оригинальнее Москвы не встретил ни одного города по наружному виду».
Ностальгия по московской архитектуре с ее покрытым снегом ампирно-теремным убранством высказалась в написанном с прохладным чувством пейзаже декабрьского Парижа. В акварели с видом из окна на улице Акаций запечатлены лишь верхние этажи доходных домов да крыши с дымившимися каминными трубами. Гораздо большего всплеска эмоций Суриков ожидал от встречи с Италией, куда отправился в конце января 1884 года. В Милане на площади Дуомо Суриков не один час провел возле кафедрального собора. «Там наружная красота соответствует внутренней, везде цельность идеи. Он мне напоминает громадный, обороченный сверху сталактит из белого мрамора. Колонные устои массивные, - писал он в Россию. - Окна сажен в пять. Свет от разноцветных стекол делает чудеса в освещении. Кое-где золотом охватит, потом синим захолодит, где розовым; одним словом, волшебство».
Расположившись на площадном пространстве с этюдником, художник перенес на акварельный лист светлые, едва уловимые рефлексы зыбкой воздушной среды, окутавшей готические стрельчатые башни миланского храма, возносившие под звуки органной мессы молитвы верующих к сакральным небесам.
Художник посетил монастырь Санта-Мария делла Грацие, где поклонился «Тайной вечери» Леонардо да Винчи. На страницам своей книги хранительница семейной памяти Наталья Кончаловская изложила этот сюжет: «Фреска занимает одну только торцовую стену в глубине помещения... Потолок над головами сидящих за столом Христа и апостолов уходит вглубь, словно в подлинную стену трапезной, и служит продолжением ее сводам. Василий Иванович долго изучает поблекшие и осыпающиеся краски... Эти лица сейчас неясны, словно завешены какой-то вуалью, но сквозь эту завесу, может быть, еще сильнее и убедительнее экспрессия в каждом повороте, в каждом жесте людей. «Один из вас предаст меня!» - сказал Христос на этой последней тайной встрече, и все сдвинулось с места, все пришло в смятение и ужас... Василий Иванович еще раз осмотрел фреску и вышел, унося в себе чувство приобщения к таинству поисков, полному страданий, упований, напряжения и упорства».
|