Суриков принадлежит к тем художникам, жизненная биография которых теснейшим образом связана с их творчеством. Он мог бы сказать о себе словами Бальзака: «Главные события моей жизни - это мои произведения». Жизнь художника была действительно подчинена осуществлению его широких творческих замыслов. Видимо, поэтому современники Сурикова обычно ведут свой рассказ о нем в неразрывной связи с рассказом о его творчестве. Говоря о биографии художника, они, как бы не замечая того, «сбиваются» на рассказ о его произведениях. И не только потому, что эти произведения в известной мере автобиографичны. Всепокоряющая сила воздействия его творчества нередко заслоняет в представлении современников, а затем, тем более, в их воспоминаниях черты человека, с которым они общались в привычной товарищеской среде или в быту. Сквозь призму его творчества воспринимается ими иной раз и его живой облик. «Этот кряжистый, насквозь русский человек, - вспоминал о Сурикове А.Я.Головин, - был так же монументален и величав в своем характере, как величава его глубоко содержательная и поучительная живопись». Среди современников, оставивших нам воспоминания о Сурикове, были люди разных поколений, разного общественного положения: известные художники - И.Е.Репин, М.В.Нестеров и А.Я.Головин, В.К.Бялыницкий-Бируля, И.Э.Грабарь и С.Т.Коненков, и более молодые из них - В.В.Рождественский и П.П.Кончаловский, и гораздо менее известные сибирские художники - Д.И.Каратанов, А.Г.Попов. Это были также художественные деятели, писатели по вопросам искусства - М.Волошин, С.Глаголь и Я.А.Тенин. Были среди них и земляки художника, скромные труженики, своего рода культуртрегеры в стране «каторги и ссылки», какой была в царские времена Сибирь. Иные из них совсем не склонны были придавать своим воспоминаниям значение веского печатного слова.

Столь различный состав авторов предлагаемых читателю воспоминаний должен пояснить отличия и неравноценность этих воспоминаний и по содержанию и по форме изложения. Это - отрывки или монографические главы из мемуаров общего характера, это и статьи, написанные применительно к той или иной дате, связанной с памятью о художнике. Иногда это всего лишь описание отдельных эпизодов из жизни Сурикова или случайных встреч с ним, а иногда - попытки создать целостную картину его жизненного пути. Нередко рассказы о Сурикове перемежаются с излишне подробными рассказами авторов о самих себе. Сам же Суриков был скуп на такие рассказы. Даже письма его к близким и родным ему людям, раскрывая какие-то черты его душевного склада, фиксируя отдельные, большей частью внешние события его жизни, не изобилуют сведениями, которые послужили бы достаточным материалом для обстоятельной биографии художника, характеристики его облика. К выступлениям по вопросам своей биографии Сурикова побуждали лишь проникавшие иногда в печать ошибочные сведения о его родословной. Он, как известно, гордился ею. Сознание своей родовой причастности к воинским традициям предков, восхищение их свободолюбивыми нравами вместе с чувством сыновней привязанности к своей сибирской родине, и отнюдь не только по воспоминаниям детства, но и по связям с современной ему жизнью этой «страны с большими горизонтами» (Горький), с ее многонациональным населением, с особым характером ее природы - все это лежало в основе его творческих побуждений служило источником вдохновения. Все это, по справедливому замечанию Волошина, образовало в нем «сосредоточенный и мощный заряд огромной творческой силы». Об этом повествуют почти все авторы воспоминаний о Сурикове, хотя далеко не все из них были близкими свидетелями его жизни, его творческого труда. Лишь на первых порах пребывания художника в Москве, в годы создания «Утра стрелецкой казни», мастерская Сурикова была сравнительно доступна современникам, проявлявшим интерес к творчеству начинающего мастера. Среди них были и Л.Н.Толстой, и П.М.Третьяков. Тогда, как вспоминает Репин, «еще не было пряток друг от друга со своими работами», и именно Репин был одним из частых посетителей «небольшой комнаты (самой большой в его квартире)», служившей Сурикову мастерской. Не без оттенка покровительственного тона вспоминает он о том, как ему довелось тогда участвовать в работе Сурикова своими советами, как он подыскал натурщика для одного из главных персонажей картины и «даже затеял у себя натурные классы», стремясь таким образом помочь Сурикову, которому, по мнению Репина, не хватало мастерства в рисунке.

Впоследствии общение художника с кем-либо в процессе работы было редким явлением, как, впрочем, и вообще в практике передвижников, создававших свои произведения в большинстве случаев «на местах», то есть непосредственно на натуре. Много лет спустя это отмечал К. Коровин, и, имея в виду Сурикова, он при этом писал: «...прекрасный художник... Его большие картины... писались годами, и до окончания работы Суриков никогда никому их не показывал, тщательно оберегая, даже не говоря никому, что он пишет». Подтверждение этим словам мы находим у Тепина, у Глаголя, у Нестерова. Минченков вспоминает, как, бывало, только «проносился слух» о том, что Суриков «пишет такую-то картину», и, заранее уверенные в том, что картина эта будет примечательным экспонатом выставки, передвижники всегда с нетерпением ждали ее появления, однако почтя вплоть до самого открытия выставки не ведая, что же художник покажет на этот раз. Живой и остроумный, с «казачьей лукавинкой» в глазах, как вспоминает о Сурикове Коненков, он умел быть жизнерадостным в кругу близких ему людей. Таким жизнерадостным, даже экспансивным и на склоне лет характеризует его и П.П.Кончаловский, вспоминая свое путешествие с Суриковым в Испанию. Однако, уходя в работу, художник, видимо, резко менялся. Г.А.Ченцова, знавшая его общительным и оживленным в обстановке повседневного быта ее семьи, пишет о том, как менялся распорядок его жизни, когда в сознании художника созревал замысел будущего произведения. Казалось, обрывались взаимоотношения с окружающими его людьми. Приходила пора напряженного творческого труда, которому он отдавал себя безраздельно. «Он вдруг как-то съеживался, - пишет она, - уходил в себя, задумывался и надолго исчезал. Это значит он работал...» Двери его мастерской закрывались. Однако следует ли говорить о мастерской Сурикова, имея в виду наше представление о том, что такое мастерская большого художника, автора монументальных полотен?