В 1874-1875 годах Суриков работал над академическими программами. Первая программа - «Милосердный самаритянин» - очень реалистична. Больной, самаритянин и негр-слуга написаны на солнце убедительно и красиво по тонам и по силуэтам. За вторую программу - «Апостол Павел объясняет догматы веры» - Сурикову присуждены звание художника и заграничная поездка. Но, в виду недостатка у Академии средств поездка была заменена заказом четырех фресок для московского храма Спасителя - «Вселенские соборы». В 1876 году, еще в Петербурге Суриков сделал для них эскизы, а в 1877-1878 годах исполнил и самые фрески в Москве. Этот заказ обеспечил на несколько лет художника, уже семейного, и дал ему возможность без нужды отдаться свободному творчеству. Еще будучи в Академии, Суриков женился на внучке декабриста Свистунова, Елизавете Августовне. Ко времени выставки «Стрелецкой казни» у них было двое детей. Переезд в Москву открыл художнику новые возможности. Древние московские памятники, старинные дома, тесные переулки и пережитки в обычаях и манерах, напоминавшие прежние века, воскресили в Сурикове мечты сибирского детства. Живя в Петербурге и заражаясь общим тогда академическим направлением, он предполагал посвятить себя живописи на библейские и классические темы. В «Самаритянине», «Валтасаре», «Клеопатре», «Апостоле Павле» он уже сделал шаги в этом направлении, но в Москве он почувствовал, что старая Русь - настоящий его путь. С 1878 года Суриков твердо сел на Москве. С этого времени, если он не шатался где-нибудь по Руси в поисках натуры, то проживал или здесь, или в Красноярске.

В 1878 году задумана «Стрелецкая казнь». Еще работая в храме Спасителя, Суриков часто заходил на Красную площадь, названную так по крови, на ней пролитой. Еще живые памятники кровавого прошлого - Лобное место, зловещий памятник Грозного, Василий Блаженный и Земский приказ на месте нынешнего Исторического музея - пробуждали в Сурикове жуткие воспоминания и видения детства, мятежные души предков и казни.

Высшая красочная нота в «Стрельцах» дана белыми рубахами осужденных на смерть и горящими свечами в их руках, а низшая представлена черной позорной доской. Все остальное выдержано в гармонии серых и цвета запекшейся крови тонах, прекрасно передающих гул народной толпы и мрачный силуэт Василия Блаженного. Узкая цепь, соединяют враждебные группы, как бы дрожит. В беспокойной разорванности композиции - как бы рыдание. Мглистое осеннее утро покрывает картину холодными тонами. В этой первой же своей картине Суриков обнаружил свою стихию: драматизм и жажду религиозного подвига. В «Меншикове» эта стихия вылилась в новой, углубленной форме, в «Морозовой» достиг непревзойденных высот. Старуха «Стрелецкой казни» со свечой в руке последним даром богу, Мария Меншикова, умирающая при чтении Евангелия, Морозова, вся в мистическом экстазе, - целая лестница религиозных чувств. Эти картины, написанные в течение 80-х годов, - трилогия страдания: казнь стрельцов, ссылка Меншикова, пытка Морозовой. Суриков писал Петра, «рассердившись». Ему снились казненные стрельцы и распаляли воображение. «Во сне пахло кровью». Репин советовал ему заполнить виселицы: «Повесь, повесь!» Но Суриков не послушался - «красота победила». «Кто видел казнь - тот ее не нарисует». Суриков не прибег к поваленным подставкам, к качающимся висельникам, к эффектной позе - у него все в психологии пришедших к роковому столкновению людей.

«Стрельцы» написаны добросовестно. Каждая деталь изучена в натуре. В поисках желанного лица обысканы все московские щели. На кладбище среди могильщиков, на Смоленском рынке среди грязных телег собирал Суриков рассыпанные зерна исторической драмы. Часто в погоне за расписной дугой он проводил целые дни, забывая даже о «Стрельцах». За все эти три года (1879-1881) он не написал ничего постороннего, кроме, разве, маленького портрета г-жи Дерягиной, сделанного мимоходом в ее тульском имении, где писались лошади и телеги для картины.

Зимой 1879 года Суриков заболел. Выскакивая на улицу в легком пальто и застаиваясь подолгу на морозе для своих наблюдений, он простудился и получил воспаление легких. Отчаявшись в лечении докторов, он прибег к старому казачьему средству - пустил «руду». К весне 1880 года Сурикову стало легче, а летом на кумысе он совсем поправился. (Культура и искусство: Русский пейзаж Николая Крымова.)

В 1881 году задуман «Меншиков». Лето этого года Суриков с семьею проводил под Москвою в Перерве. Стояли дождливые дни. Художник сидел в крестьянской избе перед раскольничьей божницей и перелистывал какую-то историческую книгу. Семья собралась у стола в грустном выжидании хорошей погоды. Замутилось окно от дождевых капель, стало холодно, и почему-то вспомнилась Сибирь, снег, когда нет охоты выйти за дверь. Сибирь, детство и необычайная собственная судьба представились Сурикову как бы в одном штрихе; в этой обстановке ему вдруг мелькнуло что-то давно знакомое, как будто он когда-то, очень давно, все это пережил и видел - и этот дождь, и окно, и божницу, и живописную группу у стола. «Когда же это было, где? - спрашивал себя Суриков, - и вдруг точно молния блеснула в голове: Меншиков! Меншиков в Березове. Он сразу представился мне живым во всех деталях, таким, как в картину вписать. Только семья Меншикова была не ясна». На другой день Суриков поехал в Москву за красками и по дороге все думал о новой картине. Проходя по Красной площади, странно, вдруг среди толпы увидел то, чего искал - детей Меншикова. Встреченные типы не были еще теми, что нужно, но дали нить к тому, чего нужно искать. Суриков тотчас вернулся домой и в этот же день написал эскиз картины в том виде, в каком она сейчас. Дальнейшая работа заключалась уже в том, чтобы найти в реальности лица, представившиеся ему в одно краткое мгновение в Перерве. В этом Сурикову всегда помогала улица. Не неустанная жизнь разрешала все его затруднения.