"Суриковы — старинный казачий род. Далекий предок художника в XVI веке шел с Дона в дружине Ермака, перевалил через Урал, воевал на Иртыше с татарским ханом Кучумом да и осел на новых местах — привольных сибирских просторах, на берегу Енисея. Сотоварищами строили Суриковы Красноярск, пахали землю, ловили рыбу, били зверя в тайге, бунтовали против царских воевод, берегли русские границы. И триста лет спустя здесь все дышало почти нетронутой стариной: народ — крепкий, смелый, вольнолюбивый, дома, одежда, иконы, лубочные картинки, песни, сказания, обряды, молодецкие забавы, одним словом, весь поэтический и бытовой уклад жизни казаков. Максимилиан Волошин писал, что «в творчестве и личности Василия Ивановича Сурикова русская жизнь осуществила изумительный парадокс: к нам в двадцатый век она привела художника, детство и юность которого прошли в XVI и в XVII веках русской истории». Сам художник говорил: «Идеалы исторических типов воспитала во мне Сибирь с детства; она же дала мне и дух, и силу, и здоровье». Сибирь многое объясняет в творчестве художника, но для того чтобы красноярский юноша, выучившийся в Академии художеств на стипендию местного купца-мецената, стал великим русским живописцем Суриковым, нужны были могучий талант, причем талант истинно русский, глубоко национальный, патриотизм, демократичность и высокая гражданственность, большая живописная, профессиональная культура и обширные знания, целеустремленность и сила воли. Наконец, неповторимый дар угадывания истории, не столько буквы, сколько ее духа, правды давно минувших веков.

Кисти Сурикова принадлежит немало произведений. Среди них есть прекрасные портреты и пейзажи, итальянские этюды, акварели и такое значительное жанровое полотно, как «Взятие снежного городка» (1891). Но место художника в отечественной и мировой живописи, его значение определили прежде всего исторические картины — «Утро стрелецкой казни» (1881), «Меншиков в Березове» (1883), «Боярыня Морозова» (1887), «Покорение Сибири Ермаком» (1895), «Переход Суворова через Альпы в 1799 году» (1899), «Степан Разин» (1906). Картины эти — не иллюстрации к русской истории. Конечно, в главных и основных чертах и деталях Суриков оставался верным археологической точности исторических эпох, но буквальное воспроизведение ее никогда не было для него самоцелью. Во сто крат важнее было для Сурикова то, что в силах и возможностях только художника: живой, полнокровный образ исторической эпохи, трепетное, осязаемое ощущение ее атмосферы, насыщенной драматическими страстями и столкновениями; мысли и чувства, психология и характеры не только крупных исторических деятелей — Ермака, Морозовой, Разина, Петра I, Меншикова, Суворова,— но и безымянных стрельцов, казаков, крестьян, горожан, вплоть до нищего юродивого или мальчишки на московской улице XVII века. То обстоятельство, что дружина Ермака вооружена не фитильными ружьями, а более поздними, кремневыми, заметят только специалисты. Один из крупнейших мастеров русского демократического реализма, Суриков воплотил в своем творчестве передовые идеи того времени, перекинул прочные связи и мосты через исторические эпохи. «Нет ничего интереснее истории,— говорил Суриков. — Только читая историю, понимаешь настоящее». В образах стрельцов, поднявшихся против самодержца, боярыни Морозовой, бросившей вызов царю и официальной церкви, повстанцев Стеньки Разина современники видели вдохновляющие примеры борьбы народа за свои права; в воинской доблести дружинников Ермака и солдат Суворова — образцы мужества и патриотизма русского человека. Главным, основным героем творчества Сурикова становится народ, и не случайно почти все его картины — это многофигурные композиции, в которых живут и действуют десятки и сотни людей. Именно действуют, предопределяя исход того или иного исторического события. В то же время история для Сурикова никогда не была только предлогом для постановки злободневных вопросов. В своих картинах он выступает не репортером или публицистом, а художником-мыслителем, ставящим и решающим большие проблемы философии, истории, живописцем, наделенным даром видеть прошлое в рельефных, жизненных и глубоко исторических образах. В минувшем он искал корни современной истории, в современности — неизгладимую печать прошлого, Жизнь народа, история и судьбы родины открывались художнику в нерушимой связи времен. Если у передвижников-жанристов были такие предшественники, как А. Венецианов и его ученики, наконец, П. Федотов, а в области портретной живописи — Д. Левицкий, В. Боровиковский, Ф. Рокотов, О. Кипренский, К. Брюллов, то с традицией исторического жанра А. Лосенко, В. Шебуева, К. Брюллова и других Суриков имел мало общего. Собственно, и с такими художниками-современниками, как В. Шварц, И. Прянишников, А. Литовченко, А. Кившенко, его связывало немногое, бытописательство было чуждо Сурикову. Но был один художник, преданно любимый Суриковым,— Александр Иванов. При том, что Иванова волновали идеалы христианства, а Сурикова — события национальной истории, их роднит интерес к решающим поворотам истории, стремление исследовать и отобразить средствами искусства сущность исторического процесса и его движущих сил. Человек для них — не безликий статист на подмостках истории, а действующее лицо, наделенное неповторимой индивидуальностью и социальной природой, большими страстями, яркими чувствами, внутренней значительностью. Не менее очевидны и различия между ними. Художник иной эпохи, Суриков ищет решения «проклятых» вопросов не в философии евангельских легенд, а в самой жизни. Не Христос, искупивший мукой распятия грехи рода человеческого, а народ, возрождение которого оплачивается ценой жертв и напряженных исканий правды, трагических поражений и великих свершений, — вот герой Сурикова. Эта ведущая идея в полную силу звучит уже в первом значительном произведении художника — «Утро стрелецкой казни». Наверное, куда эффектнее было бы изобразить саму казнь, потрясти зрителя мелодрамой страстей, ужасами кровопролития, состраданием к жертвам. Художник избирает величавую торжественность последних минут перед казнью... В неверном утреннем свете трепещут огоньки свечей. На пороге вечности, перед лицом истории, воплотившейся в стенах Московского Кремля и собора Василия Блаженного, при гаснущих на рассвете язычках пламени еще сильнее и неотвратимее предстают две эпохи России и трагическая неотвратимость гибели одной из них. Несломленными поднимаются на плаху стрельцы, но перед ней схлестнулись яростные взгляды рыжебородого стрельца и молодого Петра, стихия народной массы и монолит регулярных полков. Кто прав, кто виноват?

Художественное исследование исторических противоборств приводит Сурикова к его творческой вершине — «Боярышне Морозовой». Сюжетом картины стал эпизод мученической жизни боярыни Феодосии Морозовой, сподвижницы неистового протопопа Аввакума и противницы церковных реформ патриарха Никона; по царскому указу ее везут московскими улицами в ссылку. Возница с трудом пробивает путь через запрудившую улицу плотную толпу. Движение, построенное по диагонали и подчеркнутое оглоблями и розвальнями, колеей на рыхлом снегу и бегущим за санями мальчишкой в зипуне, увлекает народ вслед за боярыней в глубину улицы. Образ Морозовой — словно тугой узел, в котором сплелись все смысловые и композиционные связи картины. Ее изможденное и одухотворенное лицо, освещенное фанатическим блеском запавших глаз, приоткрытый в исступленном возгласе рот, двуперстие вытянутой руки, схваченной кандальным обручем, весь ее облик, исполненный веры и торжества силы духа над слабостью тела, образует эпицентр события, притягивающий к себе взгляды, жесты, чувства всех персонажей. Если окружающая ее толпа сверкает и переливается глубокими и сочными тонами темно-красных, синих, розовых и желтых одежд, то Морозова одета в черную шубу, особенно четко выделяющуюся на фоне яркой толпы и серебристого тумана зимнего утра. Это самое темное пятно в картине, а оттененное им и по контрасту иссиня-бледное лицо боярыни — самое светлое.