Глава одиннадцатая - Рубежи века в живописи Сурикова, продолжение
Через два года Суриков уехал в приокскую Елатьму, о чем отправил известие в Красноярск: «Написал здесь уже несколько этюдов для картины». Тогда же Василий Иванович ездил на Волгу: «Жил в Самаре - Симбирске. Писал этюды». Продолжительный пленэрный период мастер привычно сочетал с поисками персонажей его картины. На одном из холстов он изобразил «Казака в красной рубахе», скульптурно выделив мазками масла его крупную голову с курчавыми черными волосами, морщинистым лбом и неприязненным разрезом глаз. В основной композиции «Степана Разина» натурщик был переодет в серое льняное рубище, его напряженная мускулистая рука сжимала рукоять поднятого весла. Суриков считал своей удачей этюд молодого гребца в шапке с меховой опушкой и с медным крестом, поблескивавшим в распахнутом вороте пурпурной рубашки. Его лицо выражало ожидание гибельной схватки с царскими стрельцами.
А черты главного героя, как в «Морозовой» и «Меншикове», долго не поддавались художнику. «Самый центр картины - лицо Степана - оставался неуловимым, - писал его биограф В.Никольский, - создавался бородатый Разин, и с одними усами, и более свирепый, и задумчивый». В результате Суриков отвел мрачный взгляд Разина в сторону от зрителей. Степан Тимофеевич тягостно раздумывал, куда плывет его ладья. Состояние хмельной тоски одолевало его ближайших соратников. Один из них, приняв крепкую чарку, погрузился в неодолимую дрему, другой - воровато и хитро усмехался. На дальний план мастер властью своей кисти отодвинул фигуры казаков, которые взмахами весел вели грузную ладью под белым парусом по раздольному руслу реки.
Тем самым произошел отказ от первоначального сюжета о восточной чаровнице, пленявшей прелестями ненасытного атамана. От былинной напевности остался лишь певец, перебиравший струны домбры и пытавшийся звуками музыки поднять со дна судна одутловатое туловище народного вожака.
Вступавшая в свои права российская действительность сама подводила Сурикова к неоднозначной трактовке характера героя, который «думает крепку думушку со своей буйной головушкой». Он находил неизбежную параллель между холопским мятежом XVII века и орудийными залпами революционного кризиса 1905-1907 годов. Художник говорил Волошину: «С девятисотого начал для "Степана Разина" собирать материалы, а выставил в девятьсот седьмом. В самую революцию попал».
Первая русская революция расколола нацию на противостоявшие лагеря тех, кто делал попытку удержать курс страны в стабильном течении и тех, кто разжигал пожарища в двух столицах и провинциальных местностях. Поводом к экономическим сбоям и социальным беспорядкам явилась война с Японией, в которой русская армия понесла потери: 270 тысяч убитых и раненых, гибель почти всего флота. 9 января 1905 года демонстрация рабочих была расстреляна на площади у Зимнего дворца войсками и полицией. Летом «кровавое воскресение» охватило российские губернии. В декабре баррикады покрыли улицы пролетарской Пресни, сметенной карательным полком, посланным в Москву из официального Петербурга.
Противоречивое отношение к революционной ситуации нашло отражение в актуальных произведениях искусства. В литературе маятник раскачивался между автором социального романа «Мать» Алексеем Максимовичем Горьким, разделявшим экстремальные тезисы большевиков по обрушению монархии, и создателем повести «Деревня», публицистического дневника «Окаянные дни», Иваном Алексеевичем Буниным, раньше других соотечественников ощутившим пагубность «вакханалии» жестокости для последующей поступи России в XX веке.
Симптоматично, что в 1905 году в Петербурге в восьмом томе полного собрания сочинений Федора Михайловича Достоевского был напечатан роман «Бесы» с предпосланным ему пушкинским эпиграфом:
Хоть убей, следа не видно,
Сбились мы, что делать нам?
В поле бес нас водит видно,
Да кружит по сторонам...
Сколько их, куда их гонят,
Что так жалобно поют?
Домового ли хоронят,
Ведьму-ль замуж выдают?
Суриков, обращавшийся к произведениям Достоевского во время создания своих картин, в материалах, приложенных к этому тому, читал: «Будущее общество создастся народом после всеобщего разрушения, и чем скорее, тем лучше».
Акцентируя в «Степане Разине» окраску «бесовщины», мастер выдвигал эту работу в эпицентр художественных мнений, имевших полярную социальную окраску. Василий Иванович привел в помещение Исторического музея выпускника Училища живописи, зодчества и ваяния Витольда Каэтановича Бялыницкого-Бируля. Его собеседник вспоминал: «Зимний вечер угасал. Были сумерки. Картина "Степан Разин"... освещалась только рассеянным светом от больших уличных фонарей, стоящих около здания музея... Мы сидели тут же, как вдруг Суриков сказал мне: "А знаете что - я, кажется, не подписал свою картину, пойду возьму краски и подпишу". Василий Иванович встал перед картиной на одно колено и стал ее подписывать. Его склоненная фигура показалась мне такой маленькой, что я невольно подумал: "Какая титаническая сила, какой огромный талант заключены в таком небольшом человеке!.." Было уже темно, когда мы с Василием Ивановичем вышли через главный вход Исторического музея на Красную площадь. Падал тихий снег, впереди - стены Кремля и силуэт Василия Блаженного. В это время на Спасской башне стали бить часы, Суриков остановился, весь ушел в слух и произнес: "Слушайте, слушайте глагол седых времен"».
|
