Глава двенадцатая. Человек - мера всех картин, продолжение

В сиянии боярского убранства Суриков изобразил в 1909 году Наталью Флоровну Матвееву - пианистку и исполнительницу ритмических танцев, выступавшую под сценическим псевдонимом Тиан. Он принес для нее из хранилища Исторического музея костюм XVII века цвета бирюзы с шитьем серебряными нитями, дополненным жемчужным ожерельем и головной лентой, завязанной синим атласным бантом. Между Василием Ивановичем и его музой завязался платонический роман, выразившийся в искренних письмах, которые он ей посылал. Когда весной 1909 года Матвеева посещала подмосковные монастыри, художник написал, что разделяет ее дух «подвижничества и поста», что сказалось на позе его натурщицы, окруженной сумеречными тенями, накрывавшими фон картины. Суриков закончил письмо лирическим порывом: «Портрет Ваш каждый день пред очами моими». В письме, отправленном в марте 1912 года в Париж, где тогда жила Наталья Флоровна, он не удержался от чувственного прикосновения: «Целую Вас в античную шею». Это было напоминанием, что в портрете «милой Natalie» он любовался ее мраморной кожей и точеным профилем греческой богини Афродиты.
В 1908 году перед мольбертом обнажила декольтированные плечи дочь нотного издателя и художника Александра Петровна Юргенсон. Композитор Петр Ильич Чайковский посвятил ей фортепьянную пьесу «Резвушка». На портрете Сурикова рыжеволосая и румяная дама тоже была оживлена, общительна, она словно переживала только что окончившийся музыкальный вечер, где взоры собравшихся слушателей благосклонно скользили по сиреневому кружеву ее шелкового платья.

В марте 1910 года Василий Иванович написал зятю в Париж, что работает над портретом Полины Ивановны Щербатовой: «Очень интересное бледное лицо». Она была женой Сергея Александровича Щербатова, художника и коллекционера, входившего в Совет Третьяковской галереи. Мастер подчеркнул белоснежный аристократизм молодой особы с помощью голубой шали, которой он покрыл ее голову, предплечья и руки. Пожалуй, из всех его портретов именно это изображение было приближено к эстетике объединения «Мир искусства», создатели которого А.Бенуа, К.Сомов, Л.Бакст трактовали образы современников сквозь призму изящной стилизации - от русского лубка до французского классицизма. Кисть Сурикова вновь обратилась к Анастасии Анатольевне Добринской, героине его полотна «Посещение царевной женского монастыря». Ее романтический облик мастер воплотил в 1914 году в картине «Благовещение». Это был своего рода возврат к раннему периоду красноярской поры, когда по заданию учителя рисования Гребнева Василий Суриков выполнил в 1860 году копию с журнальной репродукции «Благовещения» В.Л.Боровиковского, которое находилось в иконостасе в Казанском соборе Петербурга. Художник говорил: «Я помню, как рисовал, не выходило все. Я плакать начинал, а сестра Катя утешала: "Ничего, выйдет!" Когда же через пятьдесят лет мастер закончит свой живописный холст с чудотворным сюжетом, он свернет его в рулон и скажет Петру Кончаловскому: «Нужно смотреть, Петя, как не надо писать». Между двумя произведениями была прожита целая жизнь, наполненная откровениями и открытиями, и затаившееся в душе художника сомнение брало сейчас верх над достигнутой в искусстве известностью. Да он и раньше не щадил свой труд, когда опрометчиво уничтожил после кончины жены картину «Затмение». По счастью, до позднего «Благовещения» долетали только резкие слова автора да ревностные замечания его коллег о том, что Мария казалась «беспомощной», когда архангел Гавриил взмахивал перед ней «пестрыми наивными крылышками». Полотно осталось в целостности, хотя искусствоведческий анализ его почти не велся, а внушительный формат - 160 на 206 сантиметров репродуцировался в основном на сувенирных открытках из красноярского Художественного музея. Но и они не смогли скрыть непрерывного свечения, что окутывало предстоявшие друг перед другом канонические фигуры Гавриила и непорочной Девы, внимающей пророчеству: «Дух святой найдет на Тебя, и сила Всевышнего осенит Тебя; посему и рождаемое Святое наречется Сыном Божиим». Василий Иванович, прочитывая евангельский текст от Луки, не отказался от некоторой вольности человека XX века, поясняя сестрам Добринским: «В протянутых руках Гавриила должна быть земная страсть, хотя он и архангел. Не надо забывать, что мужем Марии был старец, а у нее все же родился сын». Возможно, суждения художника возбуждались при взгляде на стоявших перед холстом молодых знакомых. В фигуре архангела он запечатлел вытянутые руки Николая Ченцова, жениха Галины Анатольевны Добринской - юриста в Северном страховом обществе. Благодаря пластичности жестов, переходивших в картине во взмахи золотых крыльев, он мог бы выступать на сцене музыкального театра. В этюде «Голова Марии», как и в основной композиции, проступало обличье Аси Добринской, устремлявшей к небесному своду влажные глаза. Она была одета в красный хитон и головную повязку, покрытую длинной густо-синей тканью, сливавшейся с тенями ночного пространства, которое будил радостной вестью божественный посланник. «Просветить сидящих во тьме и тени смертной, направить ноги наши на путь мира...» Мудрость святого писания выражалась Суриковым в колористических контрастах «Благовещения», гуманный смысл которого еще предстоит осознать его последователям в живописи.

В августе 1914 года художник приехал в дом на Благовещенскую улицу. Ни он, ни его семья не догадывались, что эта поездка станет прощальной. Город детства возвышался в пейзаже «Старый Красноярск» как воскресшая обитель, где он обретал подпитку неустанным трудам. Александр Иванович Суриков вспоминал, что Василий Иванович конкретно обсуждал с ним жительство в Сибири: «Я ему обещал купить лесу и всего материала для постройки галереи, - как он мечтал, с верхним светом, большими окнами и печами, чтобы можно было работать в ней и зимой... Однажды, гуляя по нашему двору, мы с ним избрали место, где должна была быть построена галерея. Мешал флигель, но я ему сказал, что флигель жалеть нечего, как малодоходный, я его сломаю, а этот лес уйдет на постройку этой галереи, на что Вася согласился...»
Присутствовавший при этих разговорах график Дмитрий Иннокентьевич Каратанов наблюдал, как Суриков отмерял шагами место для будущего строения и делился планами полотна «Красноярск», к которому он принялся собирать подготовительные материалы. Василий Иванович прожил в благовещенском доме до глубокой осени. Он сфотографировался на крыльце в двубортном пальто с каракулевым воротником. День съемок был ветреным, пасмурным, его непогодный отсвет лег на лицо художника. Пробивавшаяся в волосах и бороде седина безжалостно определяла положенные шестьдесят шесть лет. Но он еще так хотел думать, страдать, нарушать безмолвие чистейшего холста!