Глава десятая - «Переход Суворова через Альпы», продолжение

В горьком видении художник опирался на строки донесения Суворова, посланного после перехода через Альпы Павлу I: «Много людей с лошадьми с величайшим стремлением летели в преисподние пучины, где многие убивалися, а многие спасались; никакое описание неспособно к изображению сей картины во всем ее ужасе». Да, тысячи русских воинов, оторванных от дома по приказу верховного правителя, не вернулись к детям, женам, матерям, к сермяжному труду. Война на чуждых землях уносила лучшие мужские жизни. Так было и в воинственном XVIII веке, и в кровопролитных войнах XIX века, выпавших на долю поколения Сурикова. Не случайно его коллега Василий Верещагин выразил свое неприятие насилия во включенной в «Туркестанскую серию» картине «Апофеоз войны», где высилась груда человеческих черепов на фоне развалин восточного города. Художник пояснил идею своего произведения надписью на раме: «Посвящается всем великим завоевателям: прошедшим, настоящим и будущим».

Анализировавший «Переход Суворова через Альпы» писатель Н.Щекотов отмечал, что свои размышления о сути войны художник вложил в образ старого честного солдата с георгиевским крестом на груди: «Печать глубокой, последней, может быть, думы одухотворяет его лицо, изрытое крупными морщинами, следами тяжелой жизни и тяжких воинских трудов. Думы о чем? - спрашиваем мы. О чем, конечно, как не о себе и не о родине своей. В это мгновение и то и другое в одно совместилось. О родине, от которой он отдален на тысячи верст, отдален и заброшен в чужую, враждебную страну, вынужден рисковать своей жизнью за чужие интересы. И все же, несмотря на это, остается он верным своему долгу русского воина». Раскрытие многогранных характеров при их общем смысловом единстве являлось доказательством того, что Суриков поднимался в картине в витке своего мастерства живописца. Ее красочная цельность выражалась в цветоносной гамме, построенной на сочетании сине-зеленых оттенков в изображении альпийского пейзажа и поблескивающих металлом пушек, киверов, штыков суворовской армии. Вертикальный размер, отличавшийся от прежних для художника вытянутых в длину горизонтальных композиций, максимально концентрировал замкнутое пространство отвесной горы Панике, которое диктовало единственно возможное, стремительное направление событийным ритмам избранного эпического сюжета. В подобной жесткой конструктивности не действовали никакие размеренные и уравновешенные правила, невозможными делались любая секундная передышка или шаг назад, когда идущий мог быть тут же растоптан наваливавшейся на него массой вооруженных людей. «Вперед, только вперед», - уверял себя мастер, поставивший свое полотно под очередной обстрел художественных мнений. Первый «выстрел» произвел Лев Николаевич Толстой, высказавший нелицеприятный отзыв композитору С.И.Танееву, записавшему в марте 1899 года в дневнике: «Пошел к Толстым... Лев Николаевич возмущен картиной Сурикова, на которой он изобразил Суворова, делающим переход через Альпы. Лошадь над обрывом горячится, тогда как этого не бывает: лошадь в таких случаях идет очень осторожно. Около Суворова поставлено несколько солдат в красных мундирах. Л.Н. говорил Сурикову, что этого быть не может: солдаты на войне идут как волны, каждый в своей отдельной группе. На это Суриков ответил, что "так красивее"».

Если бы художник последовал замечаниям Толстого, ему по существу нужно было переписать сердцевинный диалог полководца с верными ему «орлами», сливая в некий мрачный фон. На эти исправления он пойти не мог, ибо считал, что цель искусства не в натуралистическом копировании отдельных фактов действительности, а в уяснении их вечных закономерностей. «В исторической картине ведь и не нужно, чтобы было совсем так, - говорил Суриков. - Суть-то исторической картины - угадывание. Если только сам дух времени соблюден - в деталях можно какие угодно ошибки делать». В январе 1899 года Василий Иванович известил брата: «Картина моя идет вперед. К февралю 20-го надо кончить». Он предполагал экспонировать завершенную работу на двадцать седьмой передвижной выставке в Петербурге. Дело затягивалось слабостью и болезнью: «Я совсем без голоса, простудился». Силы забирал срочный заказ - иллюстрации к произведениям Пушкина, которые Суриков выполнил для трехтомного собрания сочинений в издательстве И.Н.Кушнерева. Это были рисунки к поэме «Полтава», к повести «Метель», к драме «Борис Годунов». К тому же его томила неизвестность в связи с уходом из жизни Павла Михайловича Третьякова: «И мы, художники, если не все, то много потеряли! Надежда одна на правительственные покупки, но это неопределенно». В марте Суриков отправился в северную столицу. В правилах светского тона он завтракал у вице-президента Академии художеств Ивана Ивановича Толстого. В дневное время его пригласил на обед Илья Ефимович Репин, готовивший к показу картину «Дуэль». Василий Иванович написал дочерям о том, что повидался с родственниками Шарэ, купил рубашку и белый галстук в связи с посещением передвижной выставки царской семьей.

На «Переход Суворова через Альпы» обратил внимание Николай II, приветливо разговорившийся с автором. «Государь был очень доволен картиною и ласково расспрашивал меня о работах моих», - сообщал Суриков брату. Картина была куплена для музея Александра III по случаю юбилейной даты - 100-летия швейцарского похода русской армии. Василий Иванович обратился к Ивану Ивановичу Толстому, чтобы великий князь Владимир Александрович позволил «посмотреть гвардейским солдатам и казакам моего «Суворова». Живая реакция рядовых зрителей была для художника не менее важной, чем щедроты высокопоставленных особ. В присутствии художника был приведен взвод кавалеристов, он охотно пояснял им цель монументального произведения, так что для бойцов делалась наглядной суворовская «Наука побеждать», наследовавшая положения петровского устава: «Имя солдата просто содержит в себе всех людей, которые в войске суть, от вышнего генерала даже до последнего мушкета».