Глава одиннадцатая - Рубежи века в живописи Сурикова, продолжение
В январе 1903 года Василий Иванович ощутил в себе гордость новоявленного дедушки, отправив поздравление зятю: «Дорогой Петя! Очень рад, что все идет хорошо. Поцелуй Олечку и иксика (какое-то ей имя дадите?). Пиши почаще об Олечкином состоянии. Целую вас обоих». На крестины его внучки Натальи в петербургской квартире на Васильевском острове собрались студенты Академии художеств во главе с крестным отцом Сергеем Тимофеевичем Коненковым. За шумным столом почетное место занял Павел Петрович Чистяков - вечный профессор талантливой художественной молодежи. Когда к «махочке Наташечке» прибавился «малюткин» брат Миша, дедовские заботы естественно разрослись.
Завершая семейные письма теплым «Целую вас крепко», Суриков отодвигал свою личную жизнь мужчины, который влечением природы желал женского прикосновения, защиты от старения и хворобы. Его одиночество разделила Мария Александровна Зеленина, вдова дворянина и соседка по дому Збука на Долгоруковской улице. Она была далека от искусства и покорила Василия Ивановича чувствительным и хозяйственным отношением к его скромному быту вдовца. Развивая вкусы Марии Александровны, художник приводил ее на выставки и в театры. На представлении «Власти тьмы» они встретились с Львом Николаевичем Толстым. Василий Иванович представил создателю пьесы свою спутницу: «А вот это моя Машенька». Толстой улыбнулся: «Я догадался, слышал...» Конечно, Зеленина хотела, чтобы Суриков написал ее портрет. Когда он был закончен, Мария Александровна спросила: «Почему ты не подписал?» Василий Иванович парировал: «Снеси к Никольским воротам на развал, - любители узнают среди любого хлама и без подписи произведение Василия Сурикова». В сумеречную пору Суриков играл на гитаре в присутствии хлопотливой Машеньки песню «Думка», сочиненную красноярцем Мельниковым:
Волна шумит, волна бушует
И с пеною о берег бьет,
На берегу сидит, тоскует рыбак и слезы льет.
Мастер тоже «бушевал» на вечерах у коллекционера Гиршмана, где собирались Васнецов, Серов Вал.Ал., Коровин, Архипов. Суриков ценил их творчество по выставкам передвижников и Союза русских художников. Он не избегал общения с новейшими течениями европейского и складывавшегося русского авангарда. В особняке собирателя западной живописи Сергея Ивановича Щукина в Большом Знаменском переулке он с интересом разглядывал произведения Пикассо и защищал его от критики одной экспансивной зрительницы: «Вовсе это не так страшно. Настоящий художник именно так должен всякую композицию начинать: прямыми углами и общими массами. А Пикассо только на этом остановиться хочет, чтобы сильнее сила выражения была. Это для большой публики страшно, а художнику очень понятно».
Важными становились для Сурикова позиции Петра Петровича Кончаловского, ставшего организатором объединения «Бубновый валет», в состав которого вошли И.Машков, А.Лентулов, А.Куприн, М.Ларионов. Опровергая уроки, полученные в Академии художеств, Кончаловский вводил в портретные композиции и натюрморты демократический язык повседневного города - рекламы, фотографий, вывесок, росписи трактирной посуды, детских игрушек. Полнозвучность цвета, осязаемая предметность и конструктивная живописность связывала «Бубновый валет» с геометрическими конфигурациями французского художника Сезанна, его участников именовали «русскими сезаннистами».
Зимой 1910 года Кончаловский с женой и детьми уехал в Париж. В марте Василий Иванович известил зятя, что выезжает к ним с дочерью Еленой. Суриков снял квартиру в Латинском квартале, воспитывал маленького Мишу и «душечку Наташечку», обменивался мнениями о французской живописи с Петром Петровичем, увлекавшимся импрессионистами. Мазок Сурикова тоже постоянно прорывал общепринятые каноны, ложился на холст размашисто и фактурно, и этот прием был не только воспринят Кончаловским, но и сделался в его манере письма основополагающим. Прислушивавшаяся к ним Наташа Кончаловская впоследствии вспоминала: «Отец учился у деда искусству живописного видения, дед с интересом относился к его поискам новых путей, к его взыскательности по отношению к себе, к его мятущемуся, вечно ищущему, ненасытному духу».
Суриков и Кончаловский приходили в прекрасно изученный и неумолимо притягательный Лувр. Василий Иванович останавливался перед картинами «Положение во гроб» Тициана, «Брак в Канне Галилейской», «Христос в Эммаусе» Веронезе. «Как все логично и обобщенно, - говорил Василий Иванович. - А как легко написано!» То была легкость, достигнутая мытарством бессонных бдений и молитв о подвижническом труде во имя Всевышнего...
В мае Суриков и Кончаловский, оставив семью в прованском городе Арле, отправились в путешествие по Испании. В Мадриде для них стал Меккой музей Прадо, где в зале Тинторетто Василий Иванович вздыхал полной грудью: «Как он писал жемчуг, как маляр, - кружок и точка, кружок и точка! А живопись получалась первоклассная!»
В путевом дневнике, который вел Петр Петрович, появились записи о том, как они ездили в усыпальницу испанских королей в Эскуриале, смотрели эскизы Гойи для ковров и гобеленов, в Севилье слушали богослужение в сопровождении органной мессы Баха и хора, похожего на пение ангелов. В Толедо они насладились творениями Эль-Греко. В Барселоне Суриков и Кончаловский испытали экзотику боя быков в цирке на 1500 зрителей. Когда развернулась схватка матадора Лом-бардини с разъяренным животным, Василий Иванович загляделся на игру его плаща, пикирующие движения острия шпаги, в ликовании победы он перескочил через заградительный барьер, выбежал на арену и обнял огненного испанца.
|