Глава четвертая - «Утро стрелецкой казни», продолжение

О быте и нравах стрельцов Суриков знал из книги «Юрий Милославский», которой он зачитывался в юности. У ее автора Михаила Николаевича Загоскина были почитатели в лице Николая I, Пушкина, Жуковского, писателей-славянофилов. Критик Виссарион Белинский отмечал особенности его литературного изложения: «Он был первой попыткой на русский исторический роман; сверх того, в нем много теплоты и добродушия, которые сделали его живым и одушевленным».
Когда в зрелые годы художник обдумывал место будущей картины, он вновь обратился к произведениям Михаила Загоскина, в том числе к его роману «Брынский лес», где приводилось описание Москвы конца XVII столетия «вскоре после первого стрелецкого бунта». На гульбище Красной площади, как замечал писатель, в прежнем виде остались церковь Василия Блаженного, Лобное место, Спасские ворота: «Кремль отделялся от Красной площади не так, как теперь, одной высокой стеною, - их было три, одна другой выше; над зубцами внутренней, то есть самой высокой стены, была деревянная крыша... Направо, к Никольским воротам, за стеною Кремля виднелась кровля дома боярина Бориса Михайловича Лыкова; налево, к собору Василия Блаженного, высоко поднимались огромные хоромы ближних бояр: Ивана Васильевича Морозова и князя Якова Куденетовича Черкасского... Тогдашние ряды, или гостиный двор, был кирпичный с деревянными пристройками; он разделялся на четыре двора: старый, новый, соляной, рыбный... Кругом Лобного места и по всей Красной площади разбросаны были также лавочки, шалаши и балаганы... Вблизи от Лобного места стояло невысокое каменное здание, на плоской кровле которого лежали две огромные медные пушки, - это был дом земского приказа или полиции».

Размечая композицию «Утра стрелецкой казни», Суриков и следовал подробностям Загоскина, и нарушал их, как и не соблюдал в точности временные даты, приведенные в документальных записях Корба. Хотя австрийский посланник датировал казнь на Красной площади февралем 1699 года, художник не стал воспроизводить на полотне морозную вьюгу и снежные заносы, в которых тонули полозья саней и шаги прохожих. Действие его картины разворачивалось в октябрьский Покров богородицы, когда непрочная первая наледь таяла, питая влажную глину с угасшей травой. В это время, судя по документам, наказание стрельцов совершалось в другом месте - селе Преображенском. Тем самым художник концентрировал два разновременных события в единое целое. В архитектурном обличье Красной площади Суриков отказался от отображения стоявших там торговых рядов и боярских усадеб, прибегая к максимально крупным планам. Чтобы увеличить объем храма Василия Блаженного, мастер изобразил его набухшую громаду так, что срезалась верхняя часть куполов. Эффект оказался невероятным: православный художник в композиционном решении вырубил церковные кресты. Случайность или намеренность? Нет, в полотне Сурикова не могло быть ничего случайного! То было его предчувствие, которое через полвека отразилось в кадрах кинохроники, зафиксировавших падение церковных святынь в революционных катаклизмах. От взрыва разлетелись в каменья его «Вселенские соборы» в храме Христа Спасителя, превратившегося по приказу воинствующих еретиков - атеистов в груду строительного мусора... Между оградой храма Василия Блаженного и трехступенчатой кремлевской стеной художник поместил деревянные перекладины виселиц с приставленной к одной из них лестницей. Это была клетка - преграда, которую не суждено было миновать никому из приговоренных к повешенью. В композиции она прочно замыкала перспективу полотна, не давая свободы выхода ни правым, ни виноватым. Все они оказывались пленниками каземата «без окон и дверей».

Суриков, погрузившись в замысел полотна, по-человечески испытывал сложное состояние. «Я когда "Стрельцов" писал - ужасные сны видел; каждую ночь во сне казни видел, - исповедовался мастер Максимилиану Волошину. - Кровью кругом пахнет. Боялся я ночей». Просыпаясь, Василий Иванович не хотел наяву «никакого этого ужаса», но не избежал скорбного настроя. Некоторые из современников упрекали художника за мрачный, «грязный» тон, присутствовавший в его произведениях, начиная с «Утра стрелецкой казни». Так, князь С.А.Щербатов считал, что Суриков писал «примитивным способом», накладывая краски «по отлипу», то есть по липкому, не вполне просохшему слою после предыдущего сеанса. По мнению рафинированного коллекционера, это вело к неминуемым трещинам на полотне и к его быстрому почернению, и он делал вывод, что художник работал, не освоив ремесла живописной техники. Нет, Суриков за пять петербургских лет вполне узрел правила академического письма, однако в мятежной картине его консервативные постулаты оказывались неприемлемыми. Нанося шершавой кистью бурую краску слой за слоем в нижней части дешевого холста, сотканного мозолистыми крестьянскими руками, мастер добивался доподлинной материальности растрескавшихся комьев глины, разрытой железными колесами повозок, растоптанной лаптями, сапогами, конскими копытами, и только кое-где в зыбких лужицах - природных зеркальцах отразившей слабый отблеск небесного свода.