Глава девятая - «Покорение Сибири Ермаком», продолжение

Следующим пунктом экспедиции художника стал дом археолога Иннокентия Петровича Кузнецова в окрестностях Минусинска, где художник создал «порядочное количество» этюдов татарского населения. Он уверенно сообщил в Красноярск: «Нашел тип для Ермака». Об этом важном для картины моменте рассказывается в книге Натальи Кончаловской: «Однажды выйдя за ворота, он увидел человека возле ограды... Суриков остановился. Не мигая светлыми на темном, загорелом лице глазами, настороженно-насмешливо смотрел на него сам Ермак. Рыжеватая густая борода его была аккуратно подстрижена, казачья шапка с алым верхом, слегка сдвинутая набок, открывала прямой лоб, перерезанный белыми морщинками. Был он по-русски красив и мужествен... Он оказался десятником казачьего полка, стоящего в минусинском округе. Через полчаса в альбоме Сурикова появился набросок головы Ермака». В окончательном варианте картины художник придал образу своего героя обобщающий смысл. Предводитель русской дружины написан в лаконичной манере, свойственной иконам, его богатырская стройность ощущалась в жесте вытянутой руки, в поблескивающем на голове сером шлеме, в проницательном взоре, которым он оглядывал бегущих в ужасе противников. Над головой Ермака развевался стяг с ликом Спасителя, означавший, что победоносный натиск русского воинства нес коренным народам Сибири новую христианскую религию взамен язычества.

В июне 1893 года Василий Иванович сообщил в благовещенский дом, что живет на Дону, пишет типы старых казаков: «Отсюда, говорят, вышел Ермак и пошел на Волгу и Сибирь». Там, на войсковом кругу, были написаны «Казак Дмитрий Сокол», «Донской казак Кузьма Запорожцев», «Донской казак, заряжающий ружье». Непосредственные путевые впечатления художник привычно изложил на почтовом листке: «Я написал много этюдов; все лица характерные. Дон сильно напоминает местности сибирские; должно быть, донские казаки при завоевании Сибири и облюбовали для поселения места, напоминавшие отдаленную родину. Меня казаки очень хорошо приняли. Жили мы в Раздорской станице, Константиновской, Старочеркасске, где находятся цепи Степана Разина; ездил с казаками на конях, и казаки хвалили мою посадку». Корни своей родословной Василий Иванович обнаружил в станицах Урюпинской и Усть-Медведицкой, где жили казаки Суриковы, «и есть почти все фамилии наших древних казачьих родов: Ваньковы, Теряевы, Шуваевы, Терековы, как мне передавали об этом донские офицеры и казаки, с которыми эти фамилии служили».
В 1894 году Суриков распланировал еще одно путешествие по окрестностям Тюмени и Томска. О находках художника рассказывал в биографической книге В. Никольский: «Казаки, остяки, татары, фигуры, головы, отдельные руки, щиты, пушки, самопалы, шапки, шлемы, пороховницы, мечи, кольчуги - и все с натуры, иногда по нескольку раз в разных положениях. Выискивается самая последняя мелочь... На этюде сибирского шамана-заклинателя не хватило холста, чтобы написать ударяющую в бубен палочку: Суриков пишет ее отдельно, внизу того же этюда на свободном местечке, потому что ничего он не хочет и не может написать, не видав, не постигнув посредством зрения».

Работу над полотном художник завершал в круглой башне Исторического музея Москвы, где ему было отведено специальное помещение взамен жилой комнаты на Долгоруковской улице. Он пригласил сюда тактичного и интеллигентного Нестерова, создававшего в те годы поэтическую картину природы и жизни древней Руси - «Видение отроку Варфоломею». Михаил Васильевич вошел в зал, где на дощатой двери висел замок. Получив разрешение войти, он остановился перед раскрывшейся панорамой «огромной человеческой драмы, бойни не на живот, а на смерть, именуемой «Покорение Сибири». Как профессионал, он отметил крепкую, густую, звучную живопись, но более его захватила личность Ермака: «Вон он там, на втором, на третьем плане; его воля - непреклонная воля, воля не момента, а неизбежности, "рока" над обреченной людской стаей... Он охватывал все мои душевные силы, отвечал на все чувства. Суриков это видел и спросил: "Ну, что, как?" Я обернулся на него, увидел бледное, взволнованное, вопрошающее лицо его. Из первых же слов моих он понял, почуял, что нашел во мне, в моем восприятии его творчества то, что ожидал... Повеселел мой Василий Иванович, покоривший эту тему, и начал сам говорить, как говорил бы Ермак - покоритель Сибири». Неравнодушным сторонником монументального холста стал также Илья Ефимович Репин, не скрывавший своих эмоций: «Впечатление от картины так неожиданно и могуче, что даже не приходит на ум разбирать эту копошащуюся массу со стороны техники, красок, рисунка. Все это уходит как никчемное, и зритель ошеломлен этой невидальщиной. Воображение его потрясено, и чем дальше, тем подвижнее становится живая каша существ, давящая друг друга». Со стороны живописной техники произведение Сурикова было рассмотрено в биографических книгах. Искусствовед И. Евдокимов считал, что живопись в «Покорении Сибири Ермаком» отличалась холодными оттенками перламутра, преобладавшего в освещении ненастного осеннего дня: «Сгармонизировать в общей красочной гамме такую разнородную "махину" из бесчисленных цветов, сохранив при этом индивидуальный цвет для каждой детали, по плечу только исключительным колористам».

Из мастерской в Историческом музее «Покорение Сибири Ермаком» отправилось покорять двадцать третью выставку Товарищества передвижников, состоявшуюся в феврале 1895 года. Николай II приобрел значительное полотно для Музея Александра III. В марте 1895 года Совет Академии художеств присудил Сурикову почетное звание академика. Об охвативших его чувствах художник написал в красноярский дом: «Я был представлен великому князю Павлу Александровичу. Он хвалил картину и подал мне руку; потом приехал вел. кн. Владимир Александрович с супругой Марией Павловной, и она, по-французски, очень восторгалась моей картиной. Великий князь тоже подал мне руку, а великой княгине я руку поцеловал по этикету. Был приглашен несколько раз к вице-президенту Академии графу Толстому, и на обеде там пили за мою картину. Когда я зашел на обед передвижников, все мне аплодировали. Был также устроен вечер в мастерской Репина, и он с учениками своими при входе моем тоже аплодировали».