О последних картинах - «Посещение царевной женского монастыря» 1912 года и «Благовещение» 1915 года - Суриков в своих письмах упоминает редко. В этих упоминаниях не чувствуется того творческого горения, которое прежде сопутствовало процессу его работы над каждой новой картиной. Многие письма начиная с 900-х годов, адресованы Кончаловским. Появление зятя - художника П.П.Кончаловского, любимых внуков внесло в жизнь Сурикова, а, следовательно, в его переписку, новое содержание. Эти письма касаются большей частью семейных интересов, наполнены нежностью и лаской к детям. Суриков активно интересуется творческой работой Кончаловского. В письмах к брату продолжают звучать постоянные мотивы: беспокойство о нем, желание приехать на родину. Он снова делится с Александром Ивановичем мыслями о переезде в Красноярск - видимо, такое желание не оставляло художника до конца жизни. Приходится глубоко сожалеть, что в письмах мы не находим сведений ни об одном из автопортретов, написанных художником, ни о работе над такими выдающимися образцами портретной живописи, как, например, портрет доктора Езерского или «Человек с больной рукой». Сведений о портретах, над которыми работал художник, крайне мало.

Суриков никогда не занимался педагогической деятельностью. В письме 1901 года директору Московского училища живописи, ваяния и зодчества кн. А.Е.Львову, в письме 1908 года брату и других говорится, что художник категорически отказывается от преподавания в Училище, как неоднократно отказывался от профессорства в Академии художеств. «Я... считаю для себя, как художника, свободу выше всего» - это признание очень характерно для Сурикова. Однако в ряде сделанных им критических замечаний художникам С.Д.Милорадовичу и А.Г.Попову сказывается последователь чистяковской системы преподавания. Эти лаконичные указания носят в высшей степени конкретный характер. Интересны также мысли, высказанные им в письме к П.П.Кончаловскому, касающиеся значения опыта монументальной росписи для молодого художника. Большое место в жизни Сурикова занимала музыка, о чем говорят многие строки его писем. Обладая большой музыкальностью, он постоянно ощущал потребность бывать в опере в Петербурге и Москве, несмотря на всю свою занятость работой над картинами и этюдами. Во время заграничной поездки в Милане в театре Ла Скала он слушал оперу Мейербера «Гугеноты». Ярко описано в письме к П.М.Третьякову впечатление, полученное им в Париже от оперы «Генрих VIII» Сен-Санса. Незабываема сила, с какой художник в письме к П.П.Чистякову описывает чувства, охватившие его при звуках «чарующего» органа в соборе Парижской богоматери. Суриков не прошел мимо такого значительного явления в музыкальной жизни, как гастроли Иосифа Гофмана, приехавшего впервые в Россию в 1895 году девятнадцатилетним юношей. Тогда уже художник предсказал пианисту великое будущее. Гитара была другом, любимым инструментом Сурикова, к которому он обращался в минуты отдыха - один или привлекал к участию в домашних концертах своих приятелей - гитаристов. Музыкальность Сурикова своеобразно преломилась в его живописном творчестве, в умении ввести в композицию то «хоровое» начало, которое, по словам В.В.Стасова, роднит эмоциональный строй произведений художника с операми М.П.Мусоргского.

Письма Сурикова позволяют в какой-то мере пройти вместе с ним его творческий и жизненный путь, начиная с юношеских лет, полных радужных надежд и веры в свое призвание художника, до трагических дней угасания жизни. Они содержат много сведений о личной жизни Сурикова. Бессмертным творениям художника в переписке уделено сравнительно немного места. Тем не менее непреходящее значение этих писем в том, что мы узнаем непосредственно, со слов самого художника, о работе его над своими произведениями. Они помогают понять, как его напряженные раздумья претворялись в художественные образы с глубоко философским содержанием, «с затрагивающим смыслом». В исторических эпопеях Сурикова отразилось его понимание народа как движущей силы истории, а также понимание того, что события прошлого, к которым было обращено его творчество, не прошли бесследно для настоящего. В настоящем же он сумел «угадать» - «указание на будущее» (выражение Белинского). Эпоха Сурикова - преддверие революционных бурь - подтвердила, что раздумья художника были направлены по верному пути. Мастер мирового значения, Суриков, прежде всего, сознавал себя русским человеком и национальным художником. В письмах разных лет, по разному поводу, лаконично, но весьма определенно, выражена его любовь к отечественному искусству. Суриков очень хочет, чтобы его земляки-красноярцы осмотрели галерею Третьякова, высоко и верно оценивает деятельность этого собирателя, систематически присутствует на открытии выставок произведений русских художников. Он сожалеет, что музеи Москвы и Петербурга не дают картин на Всемирную выставку в Париж - «так что мир не будет знать, что у нас есть национальное искусство». Сильное, глубокое, волнующее впечатление производят его письма на тему о национальном искусстве, написанные в конце жизни. В этих письмах - забота о народе, для которого создаются произведения искусства. Он пишет, что только после реэкспозиции Третьяковской галереи 1913 года зритель получил возможность «видеть все картины в надлежащем свете и расстоянии».
«Вкусивший света не захочет тьмы» - так заканчивает Суриков свое открытое письмо в редакцию газеты «Русское слово» 31 января 1916 года, написанное им за месяц и шесть дней до кончины. Это письмо - завещание великого художника, тревожащегося о судьбе национальной школы русского искусства, школы, в создание которой вложен его талант и его доля самоотверженного полувекового труда.