Глава из книги Надежды Шер. Василий Иванович Суриков

» Первая » Вторая » Третья » Четвертая » Пятая » Шестая » Седьмая » Восьмая » Девятая » Десятая » Одиннадцатая » Двенадцатая » Тринадцатая » Четырнадцатая » Пятнадцатая » Шестнадцатая » Семнадцатая » Восемнадцатая » Девятнадцатая

Много раз бросались татары в бой с казаками и много раз терпели поражение. Немало добрых казаков полегло у Ермака в пути и в битвах. А когда осталось их немногим больше пятисот человек, порешил Ермак идти на Иртыш к столице хана Кучума - к городу Искер. Завязалась битва великая, и в этой битве атаман Ермак победил хана Кучума. Разбежалось Кучумово войско, а Кучум скрылся в Барабинской степи. Атаман Ермак утвердился в ханской столице и «бил челом» царю Ивану Грозному - просил принять сибирскую землю под свою «высокую руку». Прошло несколько лет. Погиб Ермак - утонул в Иртыше, когда Кучум, как «тать презренный», напал на спящих казаков.
Так кончилась жизнь Ермака, славного атамана казацкой вольницы. Много поется о нем песен, много рассказывается всяких былей и небылиц... С детства запали в душу Сурикова песни и рассказы родных о Ермаке, о своих предках - донских казаках Суриковых, которые ходили с Ермаком «воевать Сибирь». «Читал я историю о донских казаках... Читаю, а душа так и радуется, что мы с тобою роду хорошего», - с гордостью писал Суриков брату. «Мощные люди были.. Сильные духом. Размах во всем был широкий». И теперь есть в Сибири люди, похожие на тех, что жили десятки и сотни лет назад. «В Сибири народ другой, чем в России», - часто повторял Суриков. И он решил ехать в Сибирь, пройти весь путь, которым шел Ермак, поискать людей для натуры, посмотреть место битвы казаков с кучумцами. Для того чтобы писать картину, он хочет «все увидеть, перечувствовать, самому ко всему прикоснуться».
Осенью 1891 года Суриков с детьми уезжает в Красноярск и с тех пор еще три лета скитается по Сибири с альбомом, красками, карандашами. «Я живу теперь в Тобольске, - сообщает он родным летом 1892 года. - Пишу этюды и татар здешних, и еще виды Иртыша... Дня через два уезжаем... остяков в картину писать... А потом скорее к вам, дорогие мои». Из Красноярска Суриков едет в Минусинский край, изучает в музее национальные татарские, хакасские одежды, старинное вооружение, татарские луки, копья, щиты, пишет этюды молодых татар... Следующее, третье лето Суриков собирается провести на Дону, откуда, по преданию, вышел Ермак и пошел на Волгу, в Сибирь. «Мы, дорогие мама и Саша, нынешнее лето едва ли будем в Красноярске, так как для картины нужно ехать на Дон к казакам... Очень нужно там быть. Ничего не поделаешь!» На Дону пишет он лица старых казаков, казацкое вооружение, большую казацкую лодку и с радостью сообщает родным, что нашел «натуру» для Ермака и его есаулов. Но, пожалуй, еще большую радость доставляет ему то, что казаки принимают его хорошо. «Ездил с казаками на конях, и казаки хвалили мою посадку. «Ишь, говорят, - еще не служил, а ездит хорошо!»
Казалось бы, Суриков уже всюду побывал, все обыскал, все нашел. Но в душе все еще нет успокоенности - не ко всему успел «прикоснуться», не все увидел. Картина почти окончена, не хватает только нескольких этюдов, и за этими этюдами неистовый и требовательный к себе художник уезжает на четвертое лето в Сибирь. Где только он не был, кого только не встречал! «Ехал я по настоящей пустыне, - вспоминал Суриков, - доехал до реки, где, говорили, пароход ходит. Деревушка - несколько изб. Холодно, сыро. «Где, - спрашиваю,- переночевать да попить хоть чаю?»... «Вот, - говорят, - учительница ссыльная живет, у нее, может, что найдете». Стучусь к ней. «Пустите, - говорю, - обогреться да хоть чайку согреть».
- А вы кто?
- Суриков, - говорю, - художник. Как всплеснет она руками:
- «Боярыня, - говорит, - Морозова»? «Казнь стрельцов»?
- Да, - говорю, - казнил и стрельцов.
- Да как же это так вы здесь?
- Да так,- говорю,- тут как тут.
Бросилась это она топить печь, мед, хлеб поставила, а сама и говорить не может от волнения. Понял и я ее и тоже вначале молчал. А потом за чаем разговорились... Спать не пришлось, проговорили мы до утра. Утром подошел пароход. Сел я на него, а она, закутавшись в теплую шаль, провожала меня на пристани. Пароход отошел. Утро серое, холодное, сибирское. Отъехал далеко-далеко, а она, чуть видно, все стоит и стоит одна на пристани».

Каждая зима в Москве проходила, в напряженном труде. Жил в эти годы Суриков на Зубовском бульваре. «Помним маленькую суриковскую квартиру эпохи «Покорения Сибири («Ермак»)»: тот же покрытый сибирскими коврами сундук в столовой у обеденного стола, те же плохонькие стулья, та же маленькая палитра да любимая гитара в углу,- рассказывал один из знакомых Сурикова. - А за закрытыми дверями самой большой комнаты - подлинный жилец квартиры, настоящий ее хозяин, саженный холст «Покорения Сибири...»
Но так же как в свое время «Стрельцам», тесно в комнате и «Ермаку». Света мало, приходится закатывать в трубку высохшие края картины. Осенью 1894 года Сурикову удалось перевезти картину в Исторический музей. Там, в запасном, не достроенном еще зале, за дощатой перегородкой, за дверью с большим висячим замком, удобно и просторно поместилась картина «Покорение Сибири Ермаком». О картине по Москве ходили самые разные слухи; в газетах уже писали, что известный художник Суриков окончил новую большую картину. Но сам художник пока о картине молчал и никому ее не показывал. Он все еще работал над ней с утра до позднего вечера. Изредка бывал он на собраниях передвижников, которые устраивались каждую неделю в Училище живописи. Больше молчал. А. бывало, заговорит и скажет по-своему - не совсем складно, но крепко. «Видишь, как выходит? - говорил художник Иван Петрович Богданов товарищам. - Говорили все много, а позабылось, кто и что говорил, а слово Василия Ивановича мы все помним, потому что слово, как вера, без дел мертво есть, у Сурикова же за словом целая гора дел навалена. Вот ему и веришь, потому у него дела верные».