Глава из книги Надежды Шер. Василий Иванович Суриков

» Первая » Вторая » Третья » Четвертая » Пятая » Шестая » Седьмая » Восьмая » Девятая » Десятая » Одиннадцатая » Двенадцатая » Тринадцатая » Четырнадцатая » Пятнадцатая » Шестнадцатая » Семнадцатая » Восемнадцатая » Девятнадцатая

А боярыня Федосья Прокопьевна и сестра ее, княгиня Урусова, которую она тоже увлекла за собой, нерушимо стояли на своем. Тогда заковали их в цепи, бросили на простые дровни и повезли на пытку. Федосья Прокопьевна, когда ее пытали, говорила так: «Вот что для меня велико и поистине дивно, если сподоблюсь сожжению огнем в срубе на болоте! Это мне преславно, ибо этой чести никогда еще не испытала».
Но боярыню Морозову не сожгли, а вместе с сестрой сослали в дальний Боровский острог и посадили в земляную тюрьму - в яму. «...Сидят они в яме, цепями прикованные. В холоде, в голоде, в язвах и паразитах, рубищами прикрытые. А возле ямы страж ходит. Вот боярыня и просит его: «Миленький! Дай хоть корочку, не мне - сестре, видишь - помирает!» Страж, глядючи на нее, сам-то плачет да и отвечает: «Не приказано, боярыня-матушка!» Страж-от корку-то бросить боится - царь не велел их кормить. Вот она посмотрела на стража из ямы-то, сама вся белая, а глазищи-то большие, из темноты так страшно блистают, и говорит: «Спасибо тебе, батюшка, что ты веру нашу и терпение укрепляешь...» Боярыня Морозова и сестра её умерли в Боровской земляной тюрьме от голода. Боярыня Морозова слепо и свято верила в свой путь, в свою правду и бесстрашно принимала муки и гибель за эту веру. И в этой готовности умереть за свои убеждения - сила боярыни Морозовой.
Суриков с детства слышал о ней, об этом рассказывала ему тетка Ольга Матвеевна. И до сих пор помнит он то чувство восторга и ужаса, которое охватывало его, когда он слушал рассказы тетки. И не только ее рассказы. Перед глазами стояла Сибирь, красноярские люди, «ярые сердцем», сибирские красавицы, тетка Авдотья Васильевна, которая по типу казалась ему похожей на Морозову. «Я всегда одним глазом гляжу в Сибирь», - любил говорить Суриков. Но Сурикову нужны были еще факты, документы. Он читал те немногие книги, в которых были какие-то сведения о Морозовой, снова сидел в Оружейной палате, в Историческом музее изучал, зарисовывал старинные ткани, одежды, платки, шапки... На улицах Москвы он жадно искал «натуру» для героев будущей картины, всюду наблюдал «естественные группировки людей», всматривался в лица. Первый композиционный эскиз картины был сделан в 1881 году. Суриков показал сцену увоза боярыни Морозовой из дома. Она прикована к высокому стулу - к колоде. Прощается с домашними. Вдали у кремлевской стены чуть виднеется толпа. От этого эскиза Суриков скоро отказался. Снова начались поиски, сомнения. Новые эскизы.
Вот, кажется, все уже собрано, «увидено», и опять не то - нет картины. Все время, наряду с работой над композицией картины, шла работа над этюдами, поиски действующих лиц, зарисовка самых разнообразных, на первый взгляд, казалось бы, несущественных, но в картине приобретающих свой особый смысл деталей...

«Все с натуры писал... - рассказывал художник Волошину. - Мы на Долгоруковской жили... Там в переулке всегда были глубокие сугробы, и ухабы, и розвальней много. Я все за розвальнями ходил, смотрел, как они след оставляют, на раскатах особенно.
Как снег глубокий выпадет, попросишь во дворе на розвальнях проехать, чтобы снег развалило, а потом начнешь колею писать».
«А священника у меня в толпе помните? Это целый тип у меня создан. Это когда меня из Бузима еще учиться посылали, раз я с дьячком ехал - Варсонофием, - мне восемь лет было. У него тут косички подвязаны...»
Так приходили на помощь и далекие сибирские воспоминания - память у Сурикова была необычайно острая. «Могучая зрительная память»,- как о нем говорили.
«А юродивого я на толкучке нашел, - рассказывал дальше Суриков - Огурцами он там торговал. Вижу - он. Такой вот череп у таких людей бывает. Я говорю - идем. Еле уговорил его. В начале зимы было. Снег талый. Я его на снегу так и писал... Он в одной холщовой рубахе босиком у меня на снегу сидел... На снегу писать - все иное получается... На снегу все пропитано светом...»
Суриков шутя говорил: «Если бы я ад писал, то и сам бы в огне сидел, и в огне позировать заставлял».
Уже было написано десятки этюдов, сделано множество зарисовок и других подготовительных работ, а Сурикову все казалось, что нужно еще и еще работать, пока все не будет ясно, до последней точки. Как-то жил он на даче. «В Мытищах жил - последняя избушка с краю. И тут я штрихи ловил. Помните посох-то, что у странника в руках. Это богомолка одна проходила мимо с этим посохом. Я схватил акварель да за ней. А она уже отошла. Кричу ей: «Бабушка! Бабушка! Дай посох!» Она и посох-то бросила - думала, разбойник я». Почти все женские типы для своей картины нашел Суриков на Преображенском старообрядческом кладбище. Была у него там знакомая старуха, она и познакомила его с девушками-старообрядками. «Там в Преображенском все меня знали. Даже старушки мне себя рисовать позволяли и девушки-начетчицы. Нравилось им, что я казак и не курю».
Три года собирал Суриков материал для своей картины. И, наконец, последний композиционный эскиз, которым сам художник почти доволен. И опять новый холст - третий. На этот холст надо перенести последний композиционный эскиз, и не просто перенести, а творчески переработать, все подчинить одной главной мысли. Обычно он «устанавливал, утрясал» композицию очень долго и почти никогда не начинал писать маслом, прежде чем не придет к окончательному решению.