Помню рассказ Василия Ивановича о том, как дед его в порыве ярости закусил ухо своему старому, служилому, коню. Рассказывал о том, как пустился он в путь с обозом в Питер и как обоз на повороте раскатился и Василий Иванович из него вылетел... Вспомнил и последнее расставание со своей матушкой, как, весь в слезах, десятки раз отрывался он, прощаясь с ней, и, как зверь, завопил напоследок: "Ма-амынька"... и на долгие годы покинул любезный свой Красноярск, променяв его на холодную, важную Петербургскую Академию художеств с ее Шамшиным, Васиным, Марковым, Бруни - этими жрецами им любимого искусства. Вспомнил, как отводил душу с Павлом Петровичем Чистяковым - единственным, кто мог оценить скрытые еще так глубоко залежи огромного таланта молодого сибиряка. Говорилось нами о любимой Суриковым живописи, о рисунке, который он тоже умел любить, когда хотел любить, когда по его расчету не любить его было нельзя. Говоря о живописи, о красках, он как никто разбирался в них. И это не было "лабораторное" отношение к ним.